- Патнэм Хилари
- \От метафизического реализма к внутреннему реализму\Биографическая справка\Хилари Патнэм родился в Чикаго 31 июля 1926 г. Он представляет аналитическую школу неопозитивистского направления. Философию изучал в университете Пенсильвании. После защиты докторской диссертации в 1951 г. в Лос-Анжелесе преподавал в Пристоне, затем в Массачусетском технологическом институте. С 1965 г. Патнэм — профессор математики и математической логики Гарвардского университета. Своими учителями он считает Гилберта Райла, Джона Остина, Бертрана Рассела, Джона Дьюи. Учился и работал вместе с Карнапом и Рейхенбахом.«Воспитание мое, как и многих молодых американцев, — вспоминал Патнэм, — тогда было основано на том, чем можно было смело пренебречь, что не было вовсе философией. Нас учили критиковать тексты, которыми следовало очаровываться. Эта опаснейшая тенденция, ее должна остерегаться любая школа и факультет философии». Все это не помешало Патнэму прочесть работы Кьеркегора, Маркса и Фрейда. Через сорок лет удалось освободиться и выйти из тесных рамок аналитической философии. Во время вьетнамской войны философ был одним из участников движения «Студенты за демократическое общество». «Сегодня я больше не маоист и не марксист, — сказал он в одном из интервью, — единственное, что осталось, — это идея, что философия не может быть просто академической дисциплиной».В немецкой философии, делает наблюдение Патнэм, трудно не заметить рефрен «освободительной миссии». В то же время французские философы не раз показали себя радикалами, хотя так и не нашли что сказать относительно того, как избежать правления социалистов. У американских философов заметна склонность к математике. Сам Патнэм говорит о своем интересе к религии: «Для меня это способ обдумывания конечности человеческого. Проблема гуманизма, как это повелось от Фейербаха, означала обожествление человека. В нашем столетии я не нахожу решительно ничего, что могло бы породить желание оставить его на этом престоле. Вместе с Беном Шварцом я бы назвал человека наивреднейшим из богов».Понимая свое философское призвание достаточно широко, Патнэм изложил свои идеи в трехтомнике «Philosophical Papers: 1. Mathematics, Matter and Geometry (1975), 2. Mind, Language and Reality (1975), 3. Reason and Realism (1983)». Среди работ разных лет: «Смысл и моральные науки» («Meaning and Moral Sciences», 1978), «Разум, истина и история» («Reason, Truth and History», 1981), «Лики реализма» («Many Faces of Realism», 1985), «Представление и реальность» («Representation and Reality», 1988). В работе «Прагматизм: открытый вопрос» (1992) Патнэм писал: «Нам нужны идеалы и общая картина мира, кроме того, мы хотим, чтобы и то и другое взаимосочеталось. Философия, состоящая только из аргументов (голой техники), не может утолить естественную жажду знать. Однако философия, состоящая из глобальной картины и лишенная аргументации, хотя и снимает голод, но так, как каша, проглоченная ребенком». Противопоставление философии мировоззренческой и философии, занятой техническими и академическими проблемами, таким образом, ложно. Этическая, эстетическая и религиозная проблематика в философии самого Патнэма неотделима от технического аспекта.\Метафизический реализм\В перспективе реализма написан первый том «Философских записок» Патнэма — «Математика, материя и геометрия». Реальность, делающая истинными или ложными наши утверждения, не зависит от нашего ума. Априорных истин, в отличие от предметов, электронов, генов, нет в реальности. Евклидова геометрия есть геометрия конечного пространства, как эмпирическая теория она синтетична. Поэтому математическое знание как поддающееся корректировке Патнэм называет квазиэмпирическим. Во втором томе «Философских записок», озаглавленном «Разум, язык и реальность», мы находим обоснование эмпирического реализма, позиции, которая в силу своей укорененности сама приобрела статус неопровержимого факта.\От перспективы внешней к перспективе внутренней\Книгу «Смысл и моральные науки» (1978) Патнэм начинает с критики метафизического реализма. Теория, рассматривающая мир независимо от познающего разума, может, пишет он, и сохраняет мир, но платит за это возможностью понять, каков же он. В действительности, когда мы говорим о мире, то трактуем его внутри наших теорий. Если мы говорим об электронах, это значит, что мы освоились с теорией и версией мира, внутри которой есть объекты, называемые электронами. Такой реализм, в противовес метафизическому, Патнэм именует внутренним. Эта перспектива, открытая Кантом, была продолжена Пирсом, Витгенштейном, в наше время — Н. Гудменом и М. Дюммэ.Внешняя перспектива (с точки зрения «Господнего всевидящего ока») характерна для метафизического реализма. «Интерналистская» перспектива предполагает осмысленным вопрос, из чего состоит мир, только внутри определенной теории и данного описания. Многие философы-интерналисты полагают истинной более чем одну теорию. Интернализм не отрицает, что «опытные ингредиенты конкурируют в познании, однако он отрицает, что есть ингредиенты помимо тех, что смоделированы концептуальным образом, или что есть ингредиенты, которые можно интерпретировать, не делая концептуального выбора». Однако даже если чувственные ингредиенты в качестве основы нашего познания концептуально заражены, это все же лучше, чем ничего.\Внутренний реализм\В третьем томе «Философских записок» («Разум и реализм») речь идет о преимущественно технических аспектах. Из краха наивного метафизического реализма, полагает Патнэм, не следует делать далеко идущих выводов. «Стулья, столы, кубики льда, электроны, пространственно-временные соотношения, числа, люди, угрожающие миру на земле, моменты прекрасного и трансцендентного и многое другое — все это продолжает существовать. Специфическая задача внутреннего реализма (а не Реализма с большой буквы) состоит в том, чтобы осмыслить каждое новое научное открытие и защитить реализм здравого смысла от абсурдности и антиномий.Как непрерывное углубление в механизм познания внутренний реализм не совместим с концептуальным релятивизмом. Чтобы пояснить эту метафору, Патнэм применяет метафору кондитерской формы для выпечки тортов. Неконцегпуальные вещи суть тесто, а наш понятийный вклад в познание вещей можно уподобить формам. Глядя на торты разной формы и различного оформления, нельзя сказать, что только один из них, поданный на стол и разрезанный по числу гостей, является реальным. Несовпадающие между собой разные версии мира, пространства и времени, частиц и полей, в силу указанного выше обстоятельства, не следует унифицировать. «Каковы реальные объекты?» — на этот вопрос нельзя ответить независимо от концептуального выбора.\Концептуальная относительность\Концептуальная относительность не равна радикальному культурному релятивизму. Наши понятия, конечно, культурно обусловлены, все же отсюда не следует вывод, что в них все от культуры. Самообман, что идея, как ахиллесова пята, существует в самом мире. Если что и исчезло во внутреннем реализме, так это понятие вещи в себе и абсолютные категории. В духе Канта Патнэм делает реализм инструментом организации опыта. «Есть внешние факты, — пишет американский философ, — и мы можем сказать, каковы они. Но мы не в состоянии сказать, каковы они вне концептуального выбора». О фактах, несозданных нами, мы сможем что-то сказать только после того, как найдем язык, соответствующий способ выражения и некую концептуальную схему. Говорить о «фактах», не понимая, на каком языке мы говорим, значит говорить ни о чем. Слова «факт» нет в Реальности в себе, как нет слов «объект» или «существует». Отвергнув мир сам по себе, Патнэм оказался в компании Дэвидсона (с его тезисом о невозможности отделить «схему» от «содержания»), Гудмена (автора тезиса о неотделимости понятия «мира» от его «версии») и Куайна (выдвинувшего тезис онтологической относительности).\Земля и её близнец\Один из ключевых моментов позиции Патнэма — каузальная теория референтов (указателей). Традиционная теория референтов (вспомним Фреге, Рассела, Карнапа, Куна, Фейерабенда) рассматривает референтный характер наших терминов через призму описаний и образов. Множество предметов, к которым отсылает термин, определено его смыслом. Узнать о смысле термина означало вместе с тем и определенное психологическое состояние.Это не совсем так, полагает Патнэм, и для иллюстрации своей мысли приводит следующую, скорее фантастическую, чем научную, гипотезу. Предположим, что есть совершенно похожая на Землю другая планета. Каждый из нас имеет там своего двойника, обитатели говорят на том же языке, имея те же предметы. Единственная разница состоит в том, что вода (жидкость с совершенно идентичными характеристиками) обозначена не формулой Н2О, а формулой XYZ. Пока астронавт с нашей планеты не установит химический состав жидкости, можно предполагать, что слово «вода» имеет одно и то же значение (сигнификат) на Земле (Т1) и на её небесном близнеце (Т2). Но если мы узнаем, что «воде» на Т2 соответствует формула XYZ, а не Н2О, то соотношение термина и сигнификата будет другим.Ситуация не изменится, если мы вернемся, скажем, в 1750 г., когда еще не было формулы воды. Факт, что наши чувства и мысли в отношении воды, когда мы о ней говорим, те же самые у нас и у обитателей планеты-близнеца, не подтверждает, что они относятся к одной и той же жидкости. Поэтому семантическое поле термина «вода», по мысли Патнэма, не есть функция только психологического состояния.«Сигнификаты не располагаются в голове», — уверен философ. Смысл термина не принадлежит частному индивиду, он относится к сообществу тех, кто владеет данным языком. Так каков же механизм референции, что дает говорящим установить связь между словом «вода» с конкретной жидкостью? Эта связь возможна, отвечает Патнэм, благодаря «вкладу самой реальности», благодаря каузальному отношению между использованием термина говорящими и реальным референтом термина. «Вода» на планете-близнеце соотносится именно с формулой XYZ, которая и будет последней причиной использования воды в разных целях. Реальные аспекты жизни, связанные с водой на нашей Земле, определены формулой H2O, за которой стоит природа соответствующих объектов.\Мозги в чане\В работе «Разум, истина и история» Патнэм предлагает поставить мысленный эксперимент и продумать некоторые возможные последствия. Представим себе ненадолго ученого, ставящего жестокие эксперименты с человеческим телом. Отделив мозг от телесной субстанции, он погружает его в чан, наполненный питательными веществами, необходимыми для поддержания жизни. Нервные окончания соединены с суперкомпьютером так, что мозг, управляемый сложнейшими программами, оценивает ситуацию как совершенно нормальную: вокруг люди, предметы, небо и все прочее. На самом деле, все слышимое и видимое есть не что иное, как результат электронных импульсов, передаваемых компьютером на нервные окончания. Желая поднять руку, испытуемый тут же видит себя самого с поднятой рукой, и, меняя программу, ученый-палач может предоставить жертве галлюцинацию любой ситуации.Этот мысленный опыт нужен Патнэму для современной версии скептического сомнения. Человеку можно внушить, что в его жизни ничего не изменилось: он передвигается среди столов и стульев, он беседует и выполняет задания, испытывая удовлетворение или страх. И все же это иллюзии, ибо мозг в чане функционирует сам по себе, без человека. Возникает вопрос: а есть ли гарантии того, что мы застрахованы от подобной ситуации, или, быть может, мы все — мозги в чане? Как видим, это новая версия картезианской формулы сомнения: что или кто гарантирует реальность всего, что мы видим, трогаем, ощущаем, переставляем?У изолированного мозга могут быть какие угодно ощущения, знания и образы, хотя все они иллюзорны. Он уверен в реальности своих контактов, хотя известно, что все они — набор электронных импульсов. Так как же установить истинное положение вещей? Для ответа на этот вопрос Патнэм ставит другой вопрос противоположного свойства: если бы мы были мозгами в чане, смогли бы мы в этом случае сказать или даже подумать о себе как о мозгах в чане? Ответ, очевидным образом, должен быть негативным. Гипотеза о том, что мы есть мозги в чане, опровергает сама себя: ее возможная истинность сделала бы ее ложной.На примере этого тезиса Патнэм исследует отношение слов к реальности. Мозги, отделенные от своих носителей, конечно, могут использовать, как и мы, слова, однако они не могут, используя наши слова, адресовать их к тем же вещам, к каким относим слова мы.Мысли, возникающие со словами «дерево», «дом», «чан», «мозг», «компьютер», индуцируются в этих двух случаях разными объектами. Понятно, что эти аргументы Патнэма ведут к каузальной теории референтов. Будучи мозгами в чане, согласно этой теории, нельзя одновременно говорить и думать о возможности такой ситуации. «Если возможный мир действительно реален, а мы не мозги в чане, то, говоря о ситуации вивисекции мозгов, мы имеем в виду образ «мозги в чане» или нечто подобное (при условии осмысленности). Часть гипотезы о нас как мозгах в чане предполагает в нас нормальных людей (с другой стороны, быть реально в чане с мозгами не может быть частью галлюцинации). Иначе, если мы и в самом деле суть мозги в чане, то высказывание «мы — мозги в чане» будет ложным. Поэтому подобное предположение не может не быть ложным». Ошибкой мы обязаны самой теории референтов, согласно которой «только некоторые мысленные репрезентации необходимым образом соотносятся с отдельными внешними вещами либо типами вещей».Скептическую гипотезу можно расширить и предположить, что и сама наша вера в существование внешнего мира, возможно, чистая иллюзия. Конечно, такую форму скепсиса Патнэм считает гиперболой, хотя и не лишенной смысла Ведь скептицизм всегда был и остается постоянным спутником метафизического реализма: и тот, и другой сходятся в признании внешнего мира существующим, хотя и непознаваемым. Непознаваемый мир скептика и независимый от разума мир метафизика-реалиста, как видим, обнаруживают черты родственного сходства.
Западная философия от истоков до наших дней. - "Петрополис".. Антисери Д., Реале Дж.. 1994.